Оставаясь на продолжении всего фильма верным характеру поэта-революционера, последовательно передавая целостность и непрерывность его духовной жизни, вскрывая питающие ее истоки, С. Бондарчук так же ярко раскрыл и внутреннее движение образа, процесс его роста. Именно поэтому основная идея фильма, утверждающая нравственную стойкость, несгибаемость Шевченко как революционера, обрела особую психологическую достоверность, жизненную убедительность.
Но если Тарас Шевченко, пройдя через величайшие испытания, в конце концов выигрывает бой за свое право быть глашатаем народной правды, то шекспировский Отелло терпит поражение в схватке с подлостью. Но только на первый взгляд, ибо и здесь от подхода актера к образу, от того, что стремится он в нем раскрыть и утвердить, зависит ответ на вопрос: кем уходит Отелло из фильма — побежденным или победителем, правым или виноватым, героем или преступником — хотя бы и по неведению, по своей излишней доверчивости.
Вот примеры различных трактовок образа Отелло. Английский трагик Лоренс Оливье находит, что главное в роли Отелло — переход от душевной гармонии и ясности к хаосу и разгулу темных первобытных чувств. Советский актер Александр Остужев, следуя гениальной догадке Пушкина — трагедия Отелло — это не трагедия ревности, а трагедия доверия, — был взволнован величием духа, силой и красотой высокого гуманистического идеала, раскрытого в судьбе Отелло Шекспиром. Как верно заметил Н. Анненков, «Оливье не наделял своего героя большим интеллектом». Его Отелло «остро чувствовал свою неполноценность: он — чернокожий — вступил в брак с белой женщиной и страдал от этого». Отелло же Остужева — «крупная личность, талантливый полководец, широкая доверчивая душа. Такой Отелло действовал... во имя торжества и могущества человека».
Бондарчук сыграл Отелло в традиции Остужева. Не повторяя рисунка образа, созданного великим актером, давая свою трактовку, свое решение роли, но трактуя Отелло по-пушкински, как крупную личность, как человека, заключающего в себе целый нравственный мир, Бондарчук не боится бросить Отелло в мир хаоса. И не только потому, что видит и умеет донести до зрителя всю силу могучего сопротивления своего героя хаосу, но и потому, что видит и делает зримой для нас конечную победу Отелло над хаосом, его выход из хаоса, торжество его нравственного мира. И я снова не могу согласиться с Ю. Ханютиным, когда он утверждает, что «Бондарчук, и в этом оригинальность его трактовки, показал нам современного Отелло — человека мятущегося, слабого...» Тут верно только то, что действительно между Отелло — человеком Возрождения в воплощении Бондарчука — и нами, сегодняшними советскими зрителями, кажется, не существует дистанции из трех веков. Но эта близость обусловливается близостью к нам нравственного идеала, олицетворенного Отелло, его стремлением к гармоническим человеческим отношениям, а вовсе не безвольными метаниями между добром и злом, являющимися уделом человека слабого (кстати, почему слабость и трагически разрешающиеся метания — черты современного человека? Разве это черты н аш е г о современника?).
Основываясь на действительно резких стремительных переходах Отелло — Бондарчука из одного состояния в другое, Ю. Xанютин утверждает, что убийство Дездемоны — это «помрачение рассудка, роковое помешательство, а не исполнение приговора», и предлагает нашему вниманию свою концепцию образа, выдавая ее за концепцию артиста. Бондарчук, пишет он, «вовсе не показывает нам Отелло эпохи Возрождения. Он играет современного Отелло, с мироощущением, психикой человека наших дней. Он говорит о трагической непрочности гармонии, которая не защищается сильным интеллектом, критическим разумом, умеющим отделить правду от лжи, подлинное от провокационного... Этого человека можно на время оглушить, запутать, помрачить его сознание, даже заставить порой совершить тяжкое преступление, но это только минутная победа зла. А дальше наступает прозрение: возвращение к добру». Перейти в лучшее онлайн Columbus Casino и получить самый большой и выгодный бонус.
